© Лето в тот год изощрялось в капризах: то неделями господствовала изнуряющая жара, под покровом белесого неба, то вдруг заглядывал октябрь, дышал ледяным ветром и заливал пересохшую, растрескавшуюся землю стылым дождем. В такие дни Милена любила сидеть у плачущего окошка, закутавшись в плед, смотреть на опустевшую деревенскую улицу, на отмытые, потемневшие листья и предаваться сладкой грусти, что лишь немного теплится в груди. Ей не хотелось уезжать из уютного, такого настоящего мира, и очень жаль расставаться с милыми соседями — старым Макаром и его женой Зинаидой.
Не успела подумать — под окошком черный капюшон. Глянул старый Макар сквозь залитое стекло и поспешил под навес.
— Льет-то как, Милка.
— Льет, — Милена с тоской посмотрела на старое кресло, где заманчиво свернулся пушистый плед.
— Я вот что пришел, проверить надо – не течет ли у тебя крыша, — Макар по-хозяйски пошел по дому, заглядывая во все потаенные углы.
— А где баба Зина? — спросила Милена, ставя чайник.
— Дома у телевизора похрапывает. И вот ведь, сколько ей говорю — нечего в этот ящик смотреть, что ты там хорошего сейчас увидишь? Разве как губы надувать да с мужем ругаться?
— Я давно не смотрю телевизор, интернета хватает.
— Эх, жаль старый стал, ты мне интернет свой покажи.
Милена открыла ноутбук, но доступа не было.
— Здесь ловит плохо, могу только закаченные файлы показать.
— Закаченные что? – дед Макар даже забыл про крышу и дождик.
— Файлы или фильм какой-нибудь, я себе на флешку фильмов и книжек скачала.
— Это что же, в такой вот папочке и фильмы, и книжки?
— Нет, они вот здесь – Милена показала флешку.
Дед Макар долго молчал, так долго, что закипел чайник, Милена успела заварить чай и накрыть на стол. В это время заскрипели старые ступени крыльца.
— Идет моя ненаглядная, вот ведь нюх-то, чаи да варенья через стены чует.
— Опять он здесь, девку беспокоит.
— Да я так зашел, проверить, вдруг крыша течет.
— А если и течет, Милка что ли делать будет, чай дом не ее, хозяйский, а она просто снимает на лето.
— Давайте за стол, баба Зина, — пригласила Милена. – Без вас мне одиноко, так что не ругайте деда Макара.
— Она мне интернет обещала показать. Не поверишь, Зинка, в такой маленькой штучке, меньше спичечной коробки — и книжки, и фильмы.
— Да ну…
— Вот, смотрите, — девушка вставила флешку и показала список книг и фильмов.
Дед Макар замолчал, а потом, хитро сощурившись, заявил:
— А про Дикую бабу, Лестовицу у тебя есть? Пишут о ней в книжках или как?
— Про какую бабу? – не поняла Милена.
— Про Дикую, что мужиков смущает да из семьи уводит.
— Понес без колес, да все лесом, — протянула Баба Зина, с удовольствием откусывая «городское» печенье.
— Расскажите, дед Макар.
— Ну, слушай…
Байка о Лестовице или Дикой бабе, перед которой ни один мужик не устоит
— Историю эту я в юности слышал от старого Никиты, был у нас такой дед, долго на белом свете прожил, лет сто. А ему его дед поведал, Демид. Вот этот Демид с Дикой бабой и повстречался. И уж так она его окрутила, так одурманила, куда бабкам-шептуньям.
Крепкое хозяйство у Демида, жена Надежда шестерых ребятишек родила: пять сыновей и дочку. И все у него на загляденье – и дом, и амбары полные, и сундуки от добра трещат. А уж скотинка — хоть по всей деревне ищи, такой гладкой не отыщешь.
А где все с добром да справно, там и зависть рядом, под окнами бродит, сплетнями опутывает. И говорят бабы Надежде, ты, мол, припрячь наряды праздничные, к обедне одевайся в старенькое, не ровен час сглазят. А Надежда лишь смеется, выгибая налитое тело:
— Пусть попробуют, Демид ко мне крепко привязан, никакая зависть не возьмет.
Смеялась, смеялась, а беда рядом ходила. В жаркий полдень ехал Демид на своей лошадке мимо горохового поля. «Дай, — думает, — горошку своей Наденьке наберу, он сейчас такой сладкий». Подхватил котомку и пошел. Рвет стручки, торопится, уж и котомка полная.
Решил возвращаться, голову поднял, а прямо перед ним девка голая, волосы золотые по плечам распустила. Что такое? Испугался наш Демид, хотел, было, припустить к лошаденке своей, а девица за руку взяла, в глубь поля повела. Идет мужик, словно во сне, котомку потерял, а и дела нет. Да что котомка? Ему и до Надежды дела больше нет, до семьи, до дома и хозяйства. Смотрит на россыпь золота впереди, слепит оно, дурманит.
Демида только на другие сутки в этом поле нашли. Бегал по нему, словно безумный, все искал, звал кого-то. Привезли домой, а он все на гороховое поле рвется. Его уж и лаской, и уговорами, даже привязывали, но он рвет узлы да бежит на волю в поисках девице златокудрой.
Надежда днем и ночью плачет, следом за ней и ребятишки, но не трогают их слезы Демьяна. И решила Надежда не держать больше мужа – хочет идти, пусть идет. Обрадовался, тут же в поле побежал, а жена следом, да тайно, прячась. Дошла до поля, в кусты схоронилась, а Демьян все бегает, Лестовицу зовет. И слышит Надежда – вроде притих, вроде смех его да женский. Вышла из укрытия — увидела мужа, обнимающего девку голую, бесстыжую.
Такая в обманутой жене сила вдруг зародилась, бросилась она к разлучнице, за волосы хватает, только клочки летят. Демьян вроде как просыпаться стал, смотрит и ничего не понимает. Лестовица взвизгнула, вспыхнула ярким пламенем и рассыпалась искрами. Надежда застыла, словно березка на поле выросшая.
— Надя, что мы тут делаем, ведь ночь, детки дома одни, — позвал Демьян.
Обнял жену и домой повел. Не сразу разобрали, что за морок такой с мужиком приключился, хорошо старая Емельяновна надоумила:
— Лестовицу ты, Демка, встретил, бабу Дикую. Перед ней мало кто устоять может. Живет она на гороховом поле, там мужиков и ловит, а уж если поймает, белый свет не мил… Баба Дикая силу мужскую забирает, вытянет и бросает. Надежда тебя спасла, не то погибель верная.
— Смотри-ка, Милка, мужики во все времена себе оправдание искали. Выдумали бабу дикую, чтобы себя оправдать, — баба Зина даже про чай забыла.
— Удобно, — согласилась Милена.
— Так я вам рассказал, что сам слышал, — оправдывался старый Макар, поднимаясь из-за стола и пятясь к двери.
— Пойдем, пойдем, — поднялась за ним и баба Зина, — я тебя попытаю про баб твоих диких.
За стариками закрылась дверь, а Милена, улыбаясь, смотрела в окно, за которым выглянувшее солнце рассыпалось на миллионы золотистых капель.