© А ведь она чувствовала, что в тот день случится что-то страшное. Алевтина проснулась раньше обычного, когда молочная бледность еще не приглушила резкость ночных огней. Долго ворочалась, уговаривая себя подняться или уснуть. В конце концов, встала, побрела на кухню. От запаха каши почему-то стало дурно, так и отправилась на работу голодной.
Во дворе встретила Полину Сергеевну, соседку со второго этажа, прогуливающую свою Ваксу. Она не любила ни Полину Сергеевну, ни ее беспородную собаку, которая всегда рычала, когда Алевтина проходила мимо. Вот и сейчас псина без намордника, ощетинилась, оскалилась, того и гляди – бросится.
— На работу, Алевтина Григорьевна?
— На работу, — буркнула Алевтина, ускоряя шаг.
В спину порция яда:
— Ну-ну…
А ведь она старается работать в отдаленных районах, там, где вероятность встретить знакомых ничтожна. Да и знакомых-то у нее почти не осталось. Жизнь поразбросала, попрятала по своим норам. Она не любила соцсетей, к интернету относилась настороженно. Ноутбук включала только чтобы говорить с дочкой Машей, давно живущей в столице. Ежевечерние разговоры давно превратились в ритуал. Недолгое время, когда Алевтина разглядывала усталое лицо дочери, было главным временем суток. Этот час был мерилом, точкой отсчета. И если бы не родные глаза, всматривающиеся в нее с экрана, если бы не выдох при первых звуках мелодии звонка, кто знает, может она давно перестала бы покидать смятую постель.
— Не бережешь себя, Алька, — выговаривала ей Светлана, единственная подруга.
— Как мне себя беречь? Сидеть дома? Пенсию-то не заработали еще, кто кормить будет?
— Так устройся на нормальную работу, ты же не для себя, для Машки все.
— А и для Машки, легко ей там по съемным квартирам? И что такое нормальная работа, в гипермаркете по двенадцать часов за гроши?
— Так работают же люди…
— Люди, ох, Светка, это ты привыкла с каши на щи. Видела бы ты, как люди-то живут! А я насмотрелась!
Она, действительно, много повидала за последние пару лет. Все это время она работала в благотворительном фонде. Разумеется, фонд этот никаким фондом не был, она вообще не знала, как там все оформлено, подозревала, что все нелегально. Каждый день приезжала в офис, спрятанный в старом жилом доме на окраине. Фонд носил название «Молох». Каждый день в небольшой подвал со скромной вывеской приходили мужчины и женщины самой разной наружности.
Алевтина Григорьевна была приписана к отделу С, специализирующемуся на «благотворительных акциях». Сюда отбирали лучших, следили за внешним видом — бедненько, но чистенько, никаких излишеств. С ними проводили тренинги, учили управлять мимикой и жестами, учили манипуляциям. Алевтина Григорьевна была талантливой ученицей, поэтому без работы не оставалась. Иногда приходилась ездить в командировки по соседним городам. Вот и сегодня, перед новогодними праздниками, дали вводную: собирать на праздник сиротам.
Алевтина Григорьевна не любила работать в паре, это не приветствовалось, но ей позволяли ходить по квартирам без сопровождения. Она добралась до микрорайона, где она должна обходить квартиры, к обеду. Хотелось есть, но вокруг только бары.
«Ничего, быстрее закончу», — подумала женщина и вошла в открытую дверь подъезда. 
Когда-то в юности Алевтина мечтала стать актрисой, но мать твердила, что это не работа, надо крепкую профессию освоить. Она и осваивала: сначала техникум, потом завод. Да только от завода уже лет двадцать ничего не осталось, а ей пришлось изучать другие специальности: продавщицы, соцработницы, уборщицы, курьера. Она работала в пекарне, на птицефабрике, шила чехлы для мебели. Здоровье подводило, мелкие производства выжимали из работников все силы. «Жмых» беспощадно вышвыривали за ворота, в рыночное пекло. Алевтина давно запретила себе думать, что это ее облагороженное нищенство не что иное, как мошенничество, никаким сиротам деньги не пойдут. Она не мошенница, она актриса.
— Добрый день, — голос тихий, в меру твердый. Взгляд выше линии глаз собеседника. – Мы собираем средства на благотворительный праздник для сирот. Вот, посмотрите: документация, все наши чеки. А это фото детишек.
Главное увлечь, дать в руки заветную папочку, втянуть в разговор. Мятые купюры собирала в поясной кошелек. Из квартир доносились умопомрачительные запахи, голова кружилась все сильнее.
Лица, лица…
— Добрый день…
Старушка пригласила к себе. Обычно Алевтина отказывалась, но тут почему-то зашла. Дверь за ней захлопнулась. В квартире было очень темно и странно пахло, так пахло в подвале дома, где прошло ее детство.
— Хозяюшка, хозяюшка, — прокричала гостья от порога, но старушки видно не было.
«Ненормальная какая-то, надо уходить», — совсем уже решила Алевтина, протоптавшись несколько минут у входа. Развернулась, чтобы отпереть дверь, но…двери не было! Она не могла поверить своим глазам, вместо двери стена в облупившейся краске. Но она как-то здесь оказалась! Алевтина метнулась вглубь темного коридора.
— Бабка, бабка, ты где?
Рука шарила по липкой стене в поисках выключателя. Его не было. Алевтина, подсвечивая телефоном, пробиралась сквозь завалы из каких-то коробок и тряпья.
— Бабка, — она уже охрипла от крика.
Коридор почему-то не заканчивался.
«Так не бывает, должен быть выход».
Наконец обнаружила какую-то дверь, но та была заперта и не желала открываться. Алевтина налегла на нее всем телом. От напряжения гудело в голове, какие-то голоса мешали сосредоточиться. Дети. Откуда они здесь? Мальчики, девочки с фотографий, что носила с собой. Она не знала, кто эти дети, какое отношение имеют к «Молоху». Сейчас они оживали внутри нее, тянули руки и кричали: «Мама, мама».
За дверью оказался еще один захламленный коридор. Алевтина упорно пробиралась вперед, дети не отставали. Свет телефона становился слабее, наконец, моргнув, окончательно потух. Женщина оперлась о стену, ноги налились тяжестью. Казалось, что сознание покинуло ее. Когда очнулась, она все так же стояла у стены. Глаза немного привыкли к темноте, и Алевтина обнаружила за коробками старую керосиновую лампу и коробок спичек.
— Эй, старуха, а ты заботливая, — крикнула в желании себя подбодрить. Но голос прозвучал слабо. Лампу удалось зажечь не сразу, но когда желтый мерцающий свет начал отбрасывать пляшущие тени на стены в лохмотьях паутины, стало по-настоящему жутко.
«Ну давай же, Алька», — подбадривала себя любимой фразой мамы. Она всегда вспоминала эти слова в трудные минуты, которых в ее жизни накопились годы. Да что там годы, десятилетия.
«Давай, давай, должен же этот проклятый коридор когда-нибудь закончиться. Таких квартир просто не бывает». Она бежала по проходу, зажав лампу двумя руками, а выхода не было, как не было каких-либо комнат, только коридор, змеевидный лабиринт. Алевтина начала задыхаться, казалось, что воздух, отпущенный ее измученным легким, внезапно закончился. Она присела на корточки, привалившись спиной к стене. Хотела, было, закрыть глаза, но спина покрывалась липкой испариной страха, стоило смежить веки.
Ведьма старая, как ей удалось усыпить бдительность Алевтины, ведь предупреждали же на курсах, чтобы не входили в квартиры? Предупреждали… Алевтина Григорьевна вспомнила молодого статного Романа, коуча группы.
— Коуч, — сказала коридору, как выдохнула. – Все эти коучи ни черта не смыслят.
На миг показалось, что собственный голос придал сил, женщина поднялась и хотела двинуться дальше, но услышала сухой треск. Он звучал так устрашающе, так обреченно, что она упала, уронив лампу. Последнее, что увидела, прежде чем погасить огонь, пляшущий по куче мусора, были стены, двигающиеся навстречу друг другу…
Молодая женщина уже пять часов сидела на больничной кушетке в коридоре.
— Девушка, — обратилась к ней медсестра, — идите домой. Доктор сказал, что до завтра вас в палату не пустят. Да и завтра…
— Что завтра? Я могу сама поговорить с врачом? – оживилась посетительница.
— Он уже все сказал, приходите завтра.
— Можно я хотя бы на минутку?
— Хорошо, только от двери и на минутку. Я посторожу.
Маша не сразу узнала мать: посеревшее лицо сливалось с голубым больничным бельем, черты лица заострились. От тела отходили многочисленные трубочки. Что-то пищало и вздыхало.
— Все, все, пойдемте, — потянула за рукав медсестра.
— Скажите, сколько она так лежит?
— В коме? Неделю, ее привезли неделю назад. Какие-то бездомные обнаружили вашу мать в расселенном доме. Молодцы, не растерялись, вызвали скорую.
Маша брела по предпраздничному городу. Огни иллюминации, фары проезжающих машин, вся эта мишурная суета не трогала девушку. Она возвращалась домой, твердо зная, что никуда больше не уедет.
— Алька, Андреич станки запускает, пошли смотреть!
Алька, молодая, красивая, бежала с подругами по гулкому цеху, туда, где деловой Андреич колдовал над новым оборудованием. Алька никогда ничего подобного не видела: стальные блестящие трубы, никелированный конвейер, все это тянулось на десятки метров.
— Смотри-ка, Алька,- крикнул Андреич и опустил рычаг. И тут же все закружилось, завертелось, а новый станок, подобно мощному насосу стал втягивать в себя и старые механизмы, и стены завода, стеклянную крышу, а потом и сотрудников. Втягивая гудел и выпускал ровные блестящие болванки.
— Смотри-ка, Алька, красота какая, — перекрикивал Андреич рычащее чудище,- красота, все блестящие, одинаковые.
— И не жаль?
— Кого? А что их жалеть, не сироты же…
— Мария? – донеслось из трубки на следующее утро. – Приезжайте, ваша мама очнулась.