©
— Ой, милая, у нас раньше — ведьма на ведьме. В деревне-то нашей, — старая бабка Тонька, укутанная даже в жару в видавшие виды пуховый платок, обрадовалась новому слушателю.
В эту поездку я напросилась. Уже второй год мой муж, со своими друзьями, «собирают прошлое», разъезжая по заброшенным и умирающим деревенькам. Фотографируют, записывают рассказы обитателей, ищут экспонаты для будущего музея. В Ульяновке Антон уже был.
— Не поверишь, Катька, это как в кино, там время остановилось, — рассказывал он, вернувшись.
Подобные речи я слышу после каждой его поездки, но в тот раз он добавил:
— Старушки там – просто ведьмы.
Ну и кто бы устоял? Ульяновка превзошла ожидания. Разумеется, чаще всего, заброшенные селения я видела на фото, а тут даже воздух был иной, сладко-горький аромат трав и влажная терпкость земли. Буро-зеленые заборы стыдливо прикрывали рыже-черную разруху. Нас ждали. Антон раздавал гостинцы, а старушки придирчиво разглядывали «бабу Антона». Я решила прогуляться. На единственной деревенской улице, под тенью высокого дерева, на щербатой лавочке сидела старушка.
Она так и представилась: «Зови меня бабкой Тонькой, привыкла, все так кличут. И покойник мой так лет тридцать назвал. Убрался, сердечный».
Старушка замолчала, подслеповато вглядываясь в заросли бурьяна, забыв все, о чем говорили. В этой заброшенной деревне жилыми оказались всего двенадцать домов. Все их обитатели – ровесники моей новой знакомой. Только в одном жил странноватый мужичок неопределенного возраста. Было удивительно, как, живя в такой глуши, он не теряет дружбу с зеленым змием. Об этом и спросила Бабу Тоню.
— Это ты про Серегу? Так как не пить-то, один мужик на всех нас, невест, остался, — молодо рассмеялась старушка, — дед Петр не в счет, что с него, пенька старого, возьмешь? А Серега и дрова всем запасет, и под картоху огород вскопает.
— Вы и картошку сажаете?
— А куда ж без нее? К нам, конечно, автолавка приезжает, все привозят, но привыкли мы, милая, к картошке. Не смотри, что песком дорожки посыпаем, а как на огороде наломаешься, в баньке ополоснешься – как новая. Жаль, скотинку не держим, силушки не те. Вот только курочки. А в былые времена по две коровы держали.
— А что вы про ведьм говорили?
— Вот как раз одна из них молоко у моей коровы отняла.
— Это как?
— Как молоко отнимают? – баба Тоня посмотрела на меня как на неразумную.
— Не знаю, я в городе живу.
— Ох, молодежь. Корова у меня хорошая была, в день по два ведра надаивала. А тут сразу – нет молока. Еле стакан сцеживала.
— Так может, заболела?
— Городские, — хмыкнула старушка, — поди, думаете, что молоко сразу в пакетах появляется? Не бывает так по болезни, только от колдовства.
— И что же вы? От коровы избавились?
— Зачем? И молоко вернула, и ведьму наказала.
— Это как?
— Жила у нас в ту пору старушка одна, тоже мудровала, но только с добром. Пошла я к ней, она и подсказала. Говорит, мол, сдои все молоко да на сковородку вылей и на огонь поставь. Ну и словечки подсказала, какие шептать. Прибежит к тебе та, что сделала. А уж ее судьба – в твоих руках. Коли все до капельки молоко выжжешь, помрет она. А коли оставишь да за окошко выльешь – болеть будет долго. Я так и сделала.
— И что?
— Прибежала бабка Ксенья. А вон ее дом, до сих пор не упал, — баба Тоня показала на дырявую крышу, спрятавшуюся в бурьяне. – Там и жила. А тут и минуты не прошло, в мою дверь стучит. И сразу к сковородке – что, мол, жаришь? А я ей и ответила, что силу ее изжариваю. И остатки в окошко выплеснула.
— И как?
— Наутро ведро надоила.
— А бабка Ксенья?
— Болела с тех пор, а через пару лет и умерла.
— И не жалко?
— А что ее жалеть, такими делами занималась. Не только коров, людей портила. А ты говоришь, жалко. Воздух чище стал.
Солнце зашло за тучу, и мне показалось, что бабка Тонька сразу постарела: глаза подернулись водянистым туманом, нос заострился, ветер выбил из-под платка седую прядь.