Эх и болтлив старик Герасим! Жена его, бабка Антонина, говорит, мол, с насмешкой назвали, только Му-му не хватает. А Герасим, знай себе, отшучивается:
— Что же рот на замке держать, коли от моих речей зла никакого? Вы вон, бабы, как соберетесь, все нам кости моете, и ничего – терпим.
— Можно подумать, вы о нас только хорошее рассказываете — соберетесь и давай… Да еще петухами хвосты распустите, и вот друг перед другом бахвалиться! Я просить тебя хотела, вчера Анастасия говорила, Егор ее собрался один веранду править. Уговаривает дождаться сына – ни в какую. А куда ему, инфаркт пережил в прошлом году.
— Это Семен подстрекает, мол, он пристройку на фундамент завел, а у Егора скоро рухнет. Попробую вечерком разговор подвести, но ведь знаешь Егора – упрямый.
Договаривал Герасим уже на пороге — весна пришла, теперь под крышей не удержишь. Вдохнет смолянистый, настоянный под зимним покрывалом, дух пробуждающейся земли, и будто силой наливаются члены, будто моложе лет на сорок. А во дворе всегда работа найдется, особенно весной: очистить, освободить от пут отжившего бурьяна, молодые слабые росточки, поправить все, что пострадало от зимних вьюг. Подкрасить, скрывая непростые годы, выцветшие стены.
Но в этот день, за что ни брался Герасим, все из рук валилось, сон из головы не шел. А сны Герасиму снились непростые, это он давно понял. Не всегда, конечно, а только когда покойники являлись. И ведь взяли моду, добро бы родственники какие или приятели, а то ведь снятся все, кого знал когда-то. И не просто так приходят, все с просьбами, чаще всего что-то родственникам передать. Герасим не всегда исполняет, о таком не знаешь, как и сказать. Но тут ведь случай особый.
Впервые дед Василий приснился Герасиму год назад. Будто стоял у своего двора, Герасима поджидал. А как дождался, стал просить, чтобы зашел к его Валентине, передал что-то. Что надо было передать, Герасим не помнил, но помнил, как не хотел заходить. Упрекнул даже Василия, что сам не идет. А старик посмотрел на него так, как могут смотреть только покойники во сне – долго и все понимающе, будто и не глаза вовсе, а аппарат рентгеновский, и ответил: «Нельзя мне туда».
В тот раз промолчал Герасим, а через неделю пришло сообщение, что Андрей, сын Валентины и Василия, погиб в столице, куда отправился на заработки. Сбил какой-то пьяный автомобилист. А вот теперь, спустя год, опять приснился Василий. И сон повторился точь-в-точь. Герасим все допытывался у покойника, что передать надо, а тот сказал, мол, ты передай, она догадается.
Во время обеда Антонина делилась поселковыми новостями.
— Верку-то, дочку Валентины, в область увезли, операцию срочную делать.
Еле досидел Герасим до конца обеда, даже чай пить не стал, накинул телогрейку и засеменил к дому Василия.
Старая Валентина на крыльце стояла, будто поджидала.
— У меня разговор к тебе, — буркнул мужик, смущаясь.
Сбиваясь, перескакивая с одного на другое, он все же рассказал и о вещих снах, что видел, и о Василии, который снится уже второй раз.
— Ты того, священника что ли позови, — добавил тихо у самой двери. А потом уже громче: — Если надо что, не стесняйся, всегда помогу.
Выбежал, не оборачиваясь. И без того знал — старая Валентина застывшей статуей смотрит в окно невидящим взглядом.
А еще через неделю Антонина за обедом рассказала, что Верку выписали, диагноз не подтвердился. И добавила почему-то шепотом:
— Валентина квартиру освящала. И поговаривают после того нашла мешочек с песком… Неужели подкинули? И кто на такое злодейство пошел?
А Герасим выдохнул, посмотрел на супругу молодо, как смотрел еще до свадьбы и произнес:
— Эх, Тонечка, Антонинка, пойду-ка в лесок, подснежников тебе поищу.
На улице хозяйствовала весна, выметала почерневшие следы ледяной предшественницы, дирижировала хором радостных птиц и разливала над миром голубую бесконечность.