© Поезд дернулся, на миг застыл, и перрон с одинокими грустными фигурками поплыл назад. В вагоне еще шумели, укладывали багаж, оживленно спорили. Валерий смотрел на картины уплывающей Москвы, в голове пульсировала одна мысль: «Завтра, он увидит ее уже завтра. Прижмется к расслабленному сном телу, вдохнет тонкий аромат золотистых волос».
Проводница, возникшая в проеме, вывела из оцепенения. Натянутая улыбка на уставшем лице, дежурная реплика: «Чай? Кофе?»
В этот раз ему повезло — один в целом купе, никаких соседей, никаких ненужных бесед, чужого запаха, суеты, наконец-то можно расслабиться. В маленькой комнате общежития, которую он делил с тремя парнями, работающими вахтой в Москве, всегда шумно, иногда и пьяно – весело. И от этого веселья все больше хотелось сбежать. Он так мечтал накопить денег, снять небольшую квартиру и привезти в Москву Эльку. Нет, конечно же, это была мечта рангом ниже, а настоящая, самая сокровенная и несбыточная — остаться в родном городке, в уютной квартирке, что подарили им родители на свадьбу, возвращаться каждый вечер под защиту своих стен. И в этой квартирке Элька, встречающая в коридоре, в этом своем коротеньком халатике, из кухни пахнет ужином, рыжий кот Петрович, запрыгнувший на его табурет как на капитанский мостик. И кто знает, через пару лет такой жизни – дежурство у роддома, первые шажки сына или дочки. Дочки, пожалуй, лучше.
Он устал от работы по четырнадцать часов в сутки, от выходных, что проводил в дороге, шутка ли – тысяча километров до Москвы, но и не ездить не мог. Всю неделю думал о молодой жене, и картины, одна страшней другой, вставали перед глазами: сосед, одинокий парень, живущий этажом ниже, Валерий же видел, как он смотрит на его жену. А телефон, почему он постоянно тренькает, кто может писать сообщения среди ночи? Он всю неделю за тысячу километров, а она такая яркая, такая красивая.
Валерий вглядывался в сумеречные пейзажи, мелькающие за мутным стеклом, стук колес успокаивал, хотелось спать. Он примчался на вокзал сразу после работы, бригадир уже не ворчал, привык, что Валерий в пятницу работает только до обеда. Знал, в понедельник явится без опозданий, всю неделю будет работать за двоих, без перекуров и чаепитий. Да и строитель из молодого человека получился хороший, все освоил: от кладки и монтажа до электропроводки и штукатурки.
Валерий провалился в сон, не расстелив постель, просто подложил куртку под голову. Проснулся от тяжелого взгляда, человек, сидящий напротив, не отводил глаз. Надо же, тот прошел в купе так тихо, что Валерий даже не проснулся.
Поезд подъезжал к какой-то станции, и ее огни причудливо выхватывали из темноты лицо попутчика, вытягивали черты, искажали овал, и сразу прятали за чернотой ночи.
— Здравствуйте, — Валерий рывком поднялся с полки.
— Разбудил? – голос незнакомца, слишком тихий, тусклый – под стать гротескным преображениям лица.
— Надо бы расстелить, — кивнул молодой человек на стопку белья.
Не услышав ответа, щелкнул рычажком светильника. При неярком свете внешность попутчика приобрела весьма обычные черты: мужчина, лет сорока, высокий, широкоплечий, сразу видно, физическими нагрузками не пренебрегает, заметил Валерий, разворачивая матрас и раскрывая пакет с бельем.
— А вы стелить будете?
— Нет, не люблю спать в поезде, я вот так тихонечко посижу, посмотрю в окно. Очень люблю – будто в себя заглядываешь, вся жизнь перед глазами. Да, я не представился – Сергей.
— Валерий. Может вы ужинать хотели? Мне свет не мешает, я могу и при свете спать.
— Нет, ложитесь, я сам люблю темноту, привык к ней…
Почему-то не спалось, присутствие незнакомца напрягало. Валерий отвернулся к стене, но спиной почувствовал холод, ощущение незащищенности заставило перевернуться обратно. Лицо Сергея проступало сквозь неясные бегущие тени.
— Как же я ее любил, вернее, думал, что люблю, — голос попутчика звучал органично, будто заполнял пустующую нишу. — Теперь понимаю, что это не любовь, а страсть, желание обладать. С самого первого дня, как увидел. Молодая девчонка – задорная, с какой-то невообразимой стрижкой, с волосами, покрашенными розовыми и синими прядями. И лицо, на котором восторженность, удивление словно приросли, стали его неотъемлемой частью. Она удивлялась всему: пьянящему аромату дубрав, посадкам дикой смородины, встречному ветру, когда катал ее на своем стареньком мотоцикле. В зарослях этой смородины все и случилось в первый раз — поймал ее разгоряченную жарким днем, измазанную соком ягод. Помню маленькие ладошки, испачканные ягодами. Поймал, чтобы не отпустить больше.
Валерий молчал, просто слушал странный голос, напоминающий потрескивание дров в костре, слушал, понимая, что Сергею вовсе не нужен диалог, достаточно слушателя.
— Я был старше ее на целых одиннадцать лет. В год, когда мы встретились, у меня за плечами был неудачный брак, развод, множество незначительных романов. Я работал, у меня было свое жилье, машина, даже старенький мотоцикл, — неожиданно усмехнулся сосед по купе. – На этом мотоцикле мы путешествовали все то лето. А она, она была совсем девчонкой, весь опыт – год самостоятельного проживания в городе, она училась в пединституте, а в райцентр вернулась на летние каникулы. Плохо помню, как я работал тогда, для меня день начинался только вечером, когда я заезжал за своей красавицей, вернее, ждал ее на соседней улице. Она долго не хотела знакомить меня со своей мамой, словно предчувствовала… Перед рассветом отвозил, каждый раз отмечая движение занавески в одном из окон ее дома.
Через месяц пришел к ним без приглашения. Помню, как смутилась моя девочка, прятала глаза. Я был непреклонен, говорил о свадьбе, как о давно решенном, даже обсуждал торжество, как же я себе нравился в тот миг! Представляешь, не сделал ей предложение, все решил сам. Ее мать не смогла противиться такому напору, что-то, впрочем, спросила, но благословила за милую душу.
— В первый же день? – Валерий, наконец, подал голос. Рассказ незнакомца увлек.
— Не осуждаю ее, молодая еще женщина тянет дочку одна, зарабатывает на учебу, одевает, кормит, а тут появляюсь я – взрослый, надежный, готовый взять все расходы на себя. Свадьбу сыграли в конце августа, и сразу же переехали в город, как я мог отпустить мою девочку одну? Были какие-то накопления, снял квартиру, нашел работу. Я ведь мастер – универсал, множество профессий освоил. Полгода пролетели как во сне, началось все в зимнюю сессию. Девочка моя пропадала в институте до вечера, а ночами сидела за ноутбуком. А я лежу, любуюсь милым лицом, освещенным монитором, слежу за каждой эмоцией, за каждым движением мышц. Хмыкнула, улыбнулась – вряд ли улыбается теме реферата, слишком долго смотрит на страницу, не читает, взгляд не бегает, а просто фиксирует что-то, значит, рассматривает чье-то фото. Ревность сжигала меня! Перестал спать, на работе делал ошибку за ошибкой, пока мне не стали указывать на дверь. Я, здоровый, крепкий мужик, не мог думать ни о чем, только о ней.
— Я понимаю…
— Деньги кончались, с трудом набрал на оплату аренды квартиры на месяц. Надо было что-то делать. Устроился на рынок, там платили посуточно. Веришь ли, получу дневную зарплату и накуплю шоколадок, фруктов, каких-то игрушек. Когда пришел срок платить хозяйке квартиры – взял кредит в одной из этих мошеннических микрофинансовых контор. Все сыпалось на глазах. Караулил у института, прогуливал работу, часами мерз у дома, все ждал, что сейчас выйдет и отправится на свидание. Хотелось избить каждого молодого парня, входящего в подъезд, все казалось, что шел в нашу квартиру… Изводил ее, требовал сознаться, что изменяет мне. Знаешь, какая-то часть меня хотела слышать об измене, ревность будто существовала автономно, испепеляя, убивая.
Сначала она часто заговаривала о ребенке, очень хотела дочку, но потом все больше молчала, по квартире ходила испуганным котенком. А я требовал, требовал все злее – и заботы, и внимания, и жарких ласк. К весне окончательно обезумел: устраивал скандалы, выбрасывал ее косметику, рвал вещи, казавшиеся смелыми. Впервые я ударил ее в марте, а в мае она узнала, что больна. Перевез ее в родной город, в нашу квартиру, все то лето умирал вместе с ней. Каждый день отсчитывал часы, разглядывая новые следы приближающейся кончины на милом лице. Она уходила тихо, словно не оправившись от страха, которым я заразил ее. Брак наш продлился ровно год, через год я овдовел, — попутчик замолчал. За окном разливалась молочная предрассветная бледность.
— Какой ужас, — не выдержал Валерий. – И как вы теперь?
— Как я? – переспросил Сергей. – Теперь спокойно. Я доехал, всего доброго.
«Рассветовка», — прочел Валерий название станции.
— Здесь же рядом Николаево.
— Да я оттуда.
— Там живет бабушка моей жены.
— Скоро ко мне в гости придет… — уже из коридора купе.
Почему-то последняя безумная фраза напугала Валерия. Попытался уснуть, ехать еще пять часов, но сон не шел.
Элька ждала: в кастрюльке призывно булькал борщ, на столе — корзина пирожков.
— Милая, — притянул соблазнительное тело Валерий.
И в тот же день они уехали в Николаево. Тревожный звонок прозвучал к вечеру, мать Эльки сквозь рыдания сообщила, что бабушка скончалась.
Николаево оказался маленьким зеленым городком. Небольшие двухэтажные дома солидного возраста по-купечески важно выстроились короткими, милыми провинциальными улочками. Валерий, разъезжая по незнакомому городу, всматривался в прохожих, ему казалось, что он обязательно должен встретить ночного попутчика.
И он его встретил во время траурной церемонии на кладбище. С памятника на соседней могиле ему улыбался Сергей, судя по надписи, он был похоронен год назад.
«Скоро ко мне в гости придет», — вспомнил пугающую фразу Валерий. От ужаса перехватило дыхание, и через мгновение где-то в другом конце Николаево рыкнул гром первой майской грозы.
Домой возвращались вдвоем, мать Эльки осталась в квартире бабушки.
— Я хочу уехать с тобой в Москву, можно? – спросила Элька, когда они вернулись.
— Прости, прости меня…
— За что? – не поняла жена.
— За то, что не понимал. Слушай, а давай ты пойдешь учиться автовождению, ты так хотела.
— Ты же был против?
— Я был глухим.