© Этот брошенный дом стал настоящей удачей. Илья вышел на него случайно, прячась в перелеске от молодых людей, на которых вышел, пробираясь заросшими дорогами. Заметил парней и метнулся в заросли бурьяна. Ждал, пока незнакомцы скроются из вида, а потом шел, озираясь, до пролеска. Когда оказался под защитой разросшегося молодняка, он, наконец, успокоился.
Дом вынырнул из зеленого плетня настолько неожиданно, что Илья бросился прочь, раздирая тело в кровь. Отсиделся под сваленной елью, но все же решился – он бродил уже вторую неделю, подворовывая на чужих огородах, благо уже пошла картошка. Брел в никуда, отводя опасность от семьи.
Янка, узнав о намерении уйти, долго плакала, но Илье казалось, что выбора у него больше нет. Год назад, когда он связался с этими ребятами, обещавшими деньги сразу, без всяких условий, он не думал, что через месяц останется без работы. Не думал, что не сможет найти работу и через полгода, и через год.
Жена старалась, но что она могла на зарплату воспитательницы, разве что Федька всегда под присмотром и накормлен. Федька — от мысли о сыне засвербело в груди, Илья сделал несколько глубоких вдохов и поднялся. Из глубины укрытия он мог разглядеть, что дом был довольно старым и, кажется, необжитым. Прокрался к поваленной изгороди, поросшей пушистым мхом. Ставни мансарды хлопали от ветра, дверь была настолько трухлявой, что готова была упасть в любой момент. Сгнившее щербатое крыльцо могло не выдержать даже его веса. Но главное – двор отвоевал бурьян, к дому пришлось пробираться, разгребая пространство и руками, и ногами.
Внутри дом оказался значительно крепче, чем снаружи. О его заброшенности свидетельствовал лишь толстый слой пыли, под которой скрывались недешевые предметы интерьера. Илья с удивлением рассматривал плотные бархатные шторы, шкафчики с дорогой посудой, поживший, но очень удобный, кожаный диван. Здесь даже был камин с тяжелыми щипцами, лежащими рядом, и мягким креслом – качалкой напротив. Настоящий дворец для бродяги. Как он так сохранился, почему не разграблен?
На кухне обнаружил настоящую русскую печь, Илья видел такую в годы своего детства, когда они семьей ездили к родственникам в деревню. Как же давно это было, время, когда казалось все так безоблачно и постоянно.
Сначала от них ушел отец, ушел и словно исчез, растворился в сыром тумане. Потом заболела мать, и его взяла к себе тетка. Он не был на похоронах, его тогда оставили с какой-то молодой девушкой. Почему-то Илья очень хорошо запомнил тот день, хоть ему и не говорили о, что мамы больше нет. Но именно в тот день в него вошел страх, страх, от которого ему не удалось избавиться. Девушка звонила по телефону, громко смеялась, не обращая никакого внимания на застывшего ребенка. А Илья весь день просидел под огромным столом, закрывшись плюшевой скатертью. И сейчас в минуты ужаса в его ноздрях оживает запах пыльного плюша.
Когда впервые пришли вышибалы, он начал задыхаться. Казалось, плюш заполнил его тело, все полости, изгоняя жизнь. Били мастерски. Уже в больнице, выплевывая зубы, он вдруг осознал, насколько беззащитны перед этими монстрами Янка и Федька. Он еще пытался договориться, бродил по знакомым, выискивая в глазах искорку сочувствия, но все просто отводили взгляд, деятельное соучастие всегда утомительно.
Второй раз они напугали жену и сына — встретили у ворот садика, окружили кольцом. Самый рослый, Илья помнил удар его ноги, подхватил Федьку на руки и начал щекотать. Мальчишка заливался, бился в истерике, но громила не отпускал. Янку держали за руки и нашептывали непристойные угрозы, но она не отводила немигающий взгляд от Федьки. А вышибалы упражнялись в красноречии, сопровождая угрозы липкими прикосновениями.
Они продержали их минут десять, но этого хватило, чтобы левый висок молодой женщины покрылся серебристой изморозью. Потом были звонки — удушающие, лишающие сна. Каждый раз фоном звучал таймер, отсчитывающий минуты. Он хотел отправить Янку к матери, но та не согласилась.
— Там нас некому будет защитить, да и не оставлю тебя.
— Тогда я оставлю, просто уйду, может, они от вас отстанут.
— А если нет?
Но Илья чувствовал, что это их единственный выход, если останется, и Янке, и Федьке грозила опасность. Проблема в нем, рядом с ним не было места жизни. Он не может сделать счастливой свою семью, он обречен…
Вторую неделю шел, замирая от картин, рождаемых его мозгом. В них Янка и Федька оказывались в руках верзилы. Не осталось места для воспоминаний, для долгих мыслей, он просто шел, замирая и хватая воздух подобны рыбе на берегу.
Страх уходил, растворялся в кружащейся на солнечном свете пыли. Илья нашел закрытый колодец во дворе, погреб с заготовками и проросшей, прошлогодней картошкой, нашел запасы круп в кухонных шкафчиках и даже консервы многолетней давности.
Старая банька в бурьяновых джунглях, сад, беременный сладкими яблоками и горьковатыми грушами. Жаль, вишня уже осыпалась, зато смородина склоняла ветки под грузом агатовых ягод. Здесь было все – от строго уложенных брикетов мыла до батареи тазиков, от сложенных аккуратной стопкой простыней до смены белья. Даже размер подошел. Был сарай с инструментами и хорошими досками, сложенными у стен. Несколько суток он отмывал старый дом, приводил в порядок, подбивая ставни и меняя доски на сгнившем крыльце. А дом благодарно принимал в свои объятия, баюкая мягкой постелью, согревая веселым огоньком камина. Но за все эти дни он ни разу не поднялся в мансарду. Почему – он и сам не знал, какая-то сила удерживала его внизу.
Электричества не было, но был целый короб свечей, аккуратно сложенных в коробке. При дрожащем свете впервые поднялся в мансарду и остановился в дверях.
Та самая комната из детства: круглый стол с плюшевой скатертью, коврик с оленями на стене, металлическая кровать под разноцветным покрывалом, трехдверный полированный шкаф, сервант у окна с горками посуды. Илья аккуратно прошел к кровати, присел на самый краешек и закрыл глаза. Стало страшно, горло саднило от плюшевой пыли. Долго сидел, борясь с невозможностью открыть глаза. Ужасный спутник, малиновая скатерть с желтой бахромой, больше не пугающий образ – вот она, во всей материальной беспощадности. Все те же вытертые проплешины, сваленные вихры оскальпированного детства.
Калейдоскопом картины – такие далекие и такие близкие. Ему пять, и тетя Оксана уводит его из душной, пропахшей лекарствами, квартиры. Рука матери, слабая до прозрачности, от пальцев лучи света, крестит и замирает – последнее, что он помнил о ней.
Небольшая квартирка тети Оксаны, кровать за занавеской, гости, имена которых стирались уже наутро, странные звуки и ощущение пыльного плюша на губах. Подросток, мерзнущий под ноябрьским ветром – у тетки опять гости, тетка просила не приходить раньше десяти. Шарф, в который кутается, приправляет воздух плюшевым вкусом. Ему пятнадцать и романтика улицы манит, затягивает на пыльные чердаки и в грязные подвалы.
Восемнадцать – старый потертый чемодан, и где она его только откопала, скромная сумма мелкими купюрами в конверте и реплика о Боге и пороге хрустким шепотом. Открытие – дома больше нет, совсем, никакого! Квартиру, в которой он жил с матерью, тетка давно променяла на яркие платья и ряды помад на трюмо.
Приятельские квартиры, первая работа. Через пару месяцев его отыскал помощник адвоката. И опять квартира тетки, только уже без хозяйки. Она так и не пережила радость одиночества, ушла в разгар празднования.
Илья будто смотрел фильм о себе, фильм, который возвращал ему память. Ему не везло с девушками, да он никогда и не пользовался особой популярностью – выучился на автослесаря, понемногу отделывал маленькую квартирку, доставшуюся в наследство от разбитной тетушки, воспитавшей его. В выходные смотрел фильмы и убивал время за компьютерными играми. В одну из таких суббот он вдруг обнаружил, что еда в доме закончилась, и голод выгнал его в стылую, вьюжную февральскую ночь. Она стояла у стеллажа с кашами быстрого приготовления, что-то читая на упаковке. В пустом магазине трудно было столкнуться, но он умудрился наехать колесом тележки на стройную ножку в блестящем ботинке.
— Простите, — шептал он, ныряя в серебристые кристаллы глаз.
— Ничего страшного, — ответила она, загораясь светом улыбки. – Не поможете, я забыла очки дома.
Он сразу же попытался представить эту серебристую глубину за стеклами, выходило плохо.
— Да, конечно.
Илья спустился. Ворочаясь на перине, он заново переживал моменты, которые старательно стирал из памяти. Почему его жизнь превратилась в служение страху, почему позволил разрушить, что досталось таким трудом? Куда исчезли искры из глаз Янки, ее заливистый смех? Легче всего искать виновных в обстоятельствах. Родители, один за другим, покинули в младенчестве, оставили его, пятилетнего, один на один с враждебным миром, с теткой, переживающей только за многочисленные романы. Но он давно стал взрослым, почему же испугался, почему предал самых близких людей? Просто сбежал, оставив Янку и Федьку беззащитными перед обезумевшими молодчиками. Успел навести кое-какие справки, информация не радовала – эти монстры не остановятся.
Он вслушивался в ночные звуки: далеко пугнул филин, тявкнула лисица, сухие ветки поскрипывали под налетами ветра, яблоки, осыпаясь, выбивали дробь. В какой-то миг ему показалось, что наверху, в мансарде, пробежали детские ножки. Он повернулся, закрыл голову подушкой, но звук мелких шажков не отпускал. И он решился.
Еще днем отыскал большой подсвечник, зажег сразу три свечи и ступил на скрипучую лестницу. Неровный свет танцевал на дверках шкафа, прыгал по пузатым бокам чашек, устраивал чехарду в старом зеркале трюмо. Илья знал, где искать – рывком отдернул скатерть и присел на корточки. Малыш смотрел на него огромными, полными ужаса, глазами — его глазами.
— Иди ко мне, Илюша, не бойся.
Мальчик протянул маленькую ладошку, и в тот же миг раздался жуткий крик неясыти. Ребенок вырвал руку и заревел.
— Что ты, что ты, это всего лишь птичка.
— Птичка? – недоверчиво протянул Илюша сквозь всхлипывания.
— Птичка, иди ко мне, не бойся. Я тебя теперь всегда буду защищать.
Илья обнял ребенка и сел на кровать. Он что-то долго говорил, успокаивая мальчика, твердил, что теперь они вместе навсегда, по-настоящему, не по-нарошку.
Илья проснулся, когда солнечные лучи прошили комнату. Ребенка не было, но Илья знал, что мальчик никуда не делся, он рядом. Умылся, собрал сумку и открыл дверь.
Обратный путь занял три дня, не надо было прятаться, отсиживаться в бурьяне, пробираться окольными тропинками. Ни Янки, ни Федьки не было. Илья зарядил телефон, оставленный дома, и позвонил.
— Илюша, — выдохнула трубка Янкиным голосом, — ты где?
— Дома, где ты, Федька?
— Мы у мамы, уехали через три дня после твоего ухода. Илюша, они опять приходили.
— Янка, милая, с вами все нормально?
— Они только пугали…пока. Зачем ты вернулся, там же опасно?
— Ничего не бойся, я скоро за вами приеду, — сказал мужчина и отключился.
— Не бойся, Илюша, никого больше не бойся, мы победим, — успокоил невидимого спутника.
Он включил компьютер и стал искать пострадавших от коллекторов. Список оказался внушительным, обзвон жертв занял не один час.
Они встретились в небольшом кафе, восемь человек, преодолевших страх. Восемь человек, которых беда связала сильнее, чем дружеские узы. Восемь человек, беззащитных поодиночке и таких сильных вместе. Кто-то уже звонил друзьям в СМИ, кто-то набирал номер адвоката. Через месяц организаторы и самые рьяные исполнители банды были задержаны. А еще через месяц Илья повез Янку и Федьку к заброшенному дому, к месту, где навсегда остался его страх.