1
© Петр Евсеевич привел молодую жену перед Масленицей, обвенчались тихо, и вошла Дарья в дом Горшковых хозяйкой. Судачили за спиной Петра — недолго вдовствовал, по осени жену схоронил, а зимой новую нашел, да не вдовицу, что по его положению сподручнее, а девку. Правда, Дашка засиделась в невестах, уж больно страшна: фигура — не на чем взгляду зацепиться, разве только шея как у гусыни, примечательная такая шея — куда хочешь поворачивается. Как переступила порог Дашка, так сразу по углам шарить. А Ульянка, единственная дочка Петра Евсеевича, лишь фыркнула, накинула полушубок да вон из избы.
Уж больно нрав у Ульянки крут, ей бы присмотреться, приластиться, да не такого замеса девка. С того дня и пошли в доме Горшковых ссоры да раздоры, да такие лихие, что ни одного горшка, ни одной миски целой не осталось.
— Замуж ее отдавать пора, — ночью шептала уставшая от дневных баталий Дашка мужу.
— Так молода еще, — робко возражал отец.
— Зато бойка дюже. Смотри, батяня, как бы поздно не было.
— Что ты говоришь, не такая моя девка.
— Так и молодцы не только песни поют, видная Ульянка выросла-то, видная да дерзкая.
— Одна у меня доченька, одна кровинушка.
— Тю, нашел, о чем тужить, будут еще и доченьки, и сыночки.
2
Буря разразилась аккурат под Троицу, полезла Ульянка в сундук, что в наследство от матушки достался, а тот пуст. А еще недавно, на Светлую Седмицу, заглядывала — юбку, каймой расшитую, да бусы алые на гулянье брала. Разозлилась девка, схватила молодую мачеху за косы жидкие, да давай по лавкам таскать. Хорошо отец со двора прибежал, разнял. Тут уж и он на сторону молодой жены встал, решил спровадить дочь поскорей, лишь бы скандалы утихли.
Вроде и помирились ради светлого праздника, но обиды друг другу не простили, Ульяна из дома пропадать стала, то к бабке отправится, то у подружек засидится. А Дарья к Петру Евсеевичу пристает:
— Есть у меня на примете женишок справный, подружки моей, Катьки, старший сынок Василий. Парень хоть куда.
— Хоть туда, хоть сюда – не годится никуда, — отозвалась девушка.
— А чем тебе не по сердцу? – подбоченилась Дарья.
— Гульлив больно, ни одной юбки не пропустит.
— А ты на что? Обвенчаетесь — забота жены мужа лаской привязать, чтобы на чужие оборки и глаз не поднимал.
Поговорили да и забыли, а на Купалу Ульянка из дома пропала. Пошла на вечерней зорьке с подружками на гулянье и отбилась. Уж как ее искали: три дня и три ночи все леса, все овраги да ложбины обошли – сгинула.
Затужил Петр Евсеевич, а Дарья только рада, правда от мужа радость свою скрывает, а только с бабами делится:
— А и сгинула Ульянка, что за беда, будут у нас еще свои. Да и девка была словно крапива майская.
3
Но недолго радовалась мачеха, к Яблочному Спасу явилась ненавистная падчерица. Вернулись вечером с поля, а Ульянка с горшками возится, будто и не пропадала.
— Где же ты была, негодница? — зашипела Дашка, вытянув шею.
— Ты того… — побагровел отец, — где… с кем?
А Ульянка отставила горшки и миски, подняла ясный взгляд золотистых глаз и спокойно ответила:
— Это мой секрет, вы не в свое не лезьте.
И от того, как она это сказала, от света лучистых очей остолбенели отец и мачеха, и не сразу в себя пришли, весь вечер рта открыть не могли.
Через неделю стала Дарья опять подступать к падчерице с разговорами о сватовстве, мол, нет ли кого на примете?
— Нет, — отрезала Ульяна, — и Василия мне своего не расхваливайте.
— Какой уж теперь Василий, кто тебя порченную возьмет?
— Ишь ты, заклеймила, смотри, за язык быть тебе гусыней.
Дарья хотела ответить, а из уст лишь шипение, ни одного слова произнести не может. Заметалась по избе, ноги за головой не успевают, руками машет – вылитая гусыня. Метнулась во двор к Петру Евсеевичу, а тот и понять ничего не может. Еле разобрал, что Ульянкина ворожба подействовала. Он к дочери, просить, чтобы простила Дарью.
— Ну пусть говорит, да только за словами следит, — улыбнулась Ульяна.
— И-и-ишь, говорю, — обрадовалась мачеха.
— И впредь, разговоры свои о женихах прекратите, я за купца замуж выйду.
— Гляди-ка, за купца, — не выдержал отец. – Это почему же за купца, какой же купец захочет крестьянку в жены брать, разве у них нехватка своих невест?
— Время придет, узнаете, а пока не перечьте мне.
С того дня стали Ульянку в деревне стороной обходить, разболтала, видно, Дашка.
4
Душной августовской ночью Горшковых разбудил стук в окно.
Петр Евсеевич, ворча, пошел открывать. На пороге стояла женщина, укутанная в платок так глухо, что хозяин и не сразу разобрал, что перед ним Манька Стремникова.
— Что надо-то? — буркнул Горшков.
— Батюшка, родненький, позови Ульянку. Беда у меня, доченька помирает.
— А Улька тебе зачем?
— Так говорят… — Манька замялась.
— Что говорят? — рассердился Горшков, зная, что в деревне судачили про дочь.
— Иди, иди, батька, — одетая Ульянка, сжимая какой-то узелок, вышла во двор. – Поспешим, — сказала Маньке.
Вернулась она в полдень, устало опустилась на лавку, кивнула Дашке и еле слышно произнесла:
— Дай испить.
Напилась и спать легла, и спала так до следующего дня. Да может и дальше бы спала, но только вечером опять Манька прибежала, но не одна – на руках румяный младенчик — дочка ее здоровая.
С тех пор дня не было, чтобы не приходили к Ульянке с просьбами. Не всем помогала, некоторых от порога разворачивала. И не просто разворачивала, но и бранилась, а только чудо — после брани вроде как все на лад шло.
Притихла Дашка, да и сам Петр Евсеевич боялся с дочкой спорить, только ночами мечтали, что выдадут, наконец, девку замуж, и заживут спокойно. А Ульянка о женихах и не заговаривала, да и кто бы решился ее замуж взять?
5
На Заговенье устроили в деревне гулянья. Снежный выдался праздник, редкий хозяин не обновил санный путь. А уж молодежь с утра на горках веселилась, на всю деревню смех раздавался. А к обеду подул ветер, налетела пурга – сравняла небо и землю. Деревенские по избам разошлись, девушки на посиделки отправились, кудель прясть да с парнями играть. Только Ульянка не пошла, одела полушубок, укуталась по самые глаза платком да за околицу отправилась. Застыла у дороги березкой стройной, в белое крошево всматривается. Не увидела — почувствовала, метнулась в ледяную бездну.
Уж как отговаривал купец Пантелеймон Гаврилович Бродов сынка своего Прошку ехать, как отговаривал, разве убедишь, не такая теперь молодежь пошла, чтобы старшим потакать. Да и было бы к кому другому, а то к дядьке, брату Пантелеймона Гавриловича — Захару Гавриловичу. Позвал племянника в свою городскую усадьбу, манил показать фабрику кожевенную, что недавно отстроил. А Прошку в большой город давно тянуло, все хотел там лавки поставить. С утра погодка – чудо, солнце снежинками играет, искорками рассыпается, и мороз невелик. Снарядили сани, уселся Прошка и помчался с ветерком. А к обеду разнепогодилось – беда.
Весело мчался Прошка, в сани тройку впрягли да с колокольчиками. Рассчитывал до темна успеть, явиться к дядюшке этаким молодцем. Но к обеду налетели вдруг тучи, закрыли ясное солнышко – нахмурилось, повисло серостью небо, не радует и перезвон. А уж когда ветер налетел, так и вовсе жутко стало. Гришка, что лошадьми правил, все уговаривал свернуть в постоялый двор, переждать непогоду, да только не из таких Прохор Пантелеймонович. Что ему вьюга белая, если впереди радушный прием и разговор с дядюшкой о покупке лавки в городе? Закутался в воротник плотнее, глаза прикрыл и грезит о житье в губернском городе. Замечтался, заснул и не слышал, как сквозь метель кричал Григорий, что сбились они, а лошади несут неведомо куда.
6
Вывело сердце Ульянку к тому оврагу, провело еле заметной тропкой вниз, к темной фигуре, копошащейся у застывающего тела.
— Лошади несли, выкинуло нашего Прохора Пантелеймоновича. Рванул каурый и аккурат на батюшку нашего…
— Помогай, — только и крикнула Ульянка.
Как до деревни донесли, и самим неведомо, постучали в крайний дом, где Манька Стремникова жила, а там уж и сани готовые во дворе стояли.
Три дня и три ночи глаз не сомкнула Ульянка, караулила, смачивала губы больного отварами, что сама и делала из трав, что в узелке заветном хранила. На следующий день явился в избу Горшковых сам купец Бродов, Гришку за ним с утра отправили, сообщить. Хотел, было, сына домой забрать, да только Ульянка не посмотрела, что перед ней знатный человек — за порог и выставила. Удивительное дело – Пантелеймон Гаврилович и спорить не стал, нашел пристанище в доме попросторнее и ждал, когда Ульяна позволит сына увезти.
На третий день открыл Прошка глаза, смотрит, а рядом девка до того ладная – статная, румяная, глаза медовым блеском сияют.
— Кто ты?
— Ульяна, — вдруг засмущалась та. И от смущения розовым цветом полыхнули щеки.
— Ух и красавица!
Выскочила Ульянка во двор, никак не отдышится, кажется, бьется сердечко в груди птицей пойманной.
К вечеру встал Прошка, прошелся по избе, накинул полушубок – за порог шагнул — воздуха морозного глотнуть, а во дворе уж и батька его, Пантелеймон Гаврилович.
Наутро умчала тройка гостя в отчий дом, а Ульянка села у окошечка и все смотрела на кружевную вязь припорошенных деревьев, что росли у дома.
А через неделю в дом Горшковых явились гости дорогие, засватали Ульянку. На Иванов день и свадебку сыграли, и стала Ульянка купчихой. И правда, статью-то она – вылитая купчиха, а уж как приоденется да пройдется вдоль лавок в базарный день, так и равных нет. А уж к делам торговым у нее особый талант открылся, главной помощницей Пантелеймона Гавриловича стала, с ней одной совет держит – как и что в купеческих делах сподручней делать.
А Дашка с тех пор перед бабами гусыней ходит, мол, мы не вам чета, с купцами родство ведем. Да только бабы лишь посмеиваются.