Когда отверзаются небеса

Просыпалась деревня – хлопали калитки, гремели подойники, над крышами поднимались столбики дыма. Сочельник, тихий день, все ждут, готовят угощения, прибирают избы.

Обложка книги

©   В Сочельник дед Аким поднялся затемно. Перекрестился на иконы, накинул старый тулуп и вон из избы. Подхватил ведра, что стояли у бани, и засеменил к реке. Жена Акима, бабка Матрена, уже месяц с печи не слезала, одолела ее хвороба, да такая, что иссушила некогда крепкое тело, источила душу.

 

«Ничего, я тебя целебной водичкой обмою, напою отваром, будешь лучше прежней», – старик в последнее время постоянно вел разговоры со своей Матрешенькой. Сноха Аксинья, заслышав его бормотание, лишь усмехалась.

«Тятька тоже плох, – шептала она супругу, коренастому Николе, – ишь, бурчит и бурчит. Мамка уже не слышит ничего, того и гляди дух испустит, а он все бормочет. Как бы совсем умом не тронулся».

Никола с тревогой поглядывал на отца, но молчал, не перечил, не принято.

А старый Аким все говорил и говорил, будто хотел разговорами удержать отлетающую душу жены.

 

Прорубь подмерзла, пришлось багром разогнать тонкий лед. Домой шел долго, останавливался, сердце выпрыгивало из груди. Аким крестился, твердил молитву и с надеждой смотрел на светлеющее небо, украшенное алой полоской рассвета. У калитки поставил ведра, оперся на забор. Просыпалась деревня – хлопали калитки, гремели подойники, над крышами поднимались столбики дыма. Сочельник, тихий день, все ждут, готовят угощения, прибирают избы.

 

Аксинья хлопотала у печи, покрикивая на меньшую сноху, молчаливую Лизавету.

 

«И какую власть взяла в нашем доме вздорная баба. Поднимись, Матренушка, заест она домашних», – ворчал старик, не обращая внимания на Аксинью. Та лишь глазами жгла. А старик, пристроив к печке принесенное ведро, продолжал: «Разве так мы тихий день начинали? Бывало на молитву всей семьей вставали, а уж потом каждый по своим делам шел. И не было никому ущемления, хоть ты бойкий, хоть ты тихий. Изживет глупая баба меньшого нашего сынка с молодой невесткой. Помяни мое слово, изживет. Не время нам помирать».

 

– Никола, а Никола, не слышишь, как жену твою честят? – Не выдержала старшая сноха.

– Промолчала бы ради праздника, отец не в себе, от горя тронулся, – подал голос Никола.

– А я должна сносить? Эх, тятька, тятька, гну на вас спину без всякой радости – дом, хозяйство на мне, а слышу лишь упреки.

Но старый Аким будто оглох, залез на печку к Матрене, обтер тряпицей ее пожелтевшее лицо, прибрал под платок выбившиеся седые пряди, и стал наощупь перебирать пучки трав, что висели над печкой.

 

«А помнишь, Матренушка, – продолжил дед, запаривая  травки, – колядовать бегали с девицами? Бойкая ты была, веселая. А уж пела! Я тебя тогда и заприметил. В глаза твои глядел, а видел звездочки небесные. Внученька Даренушка вся в тебя, да только судьбинушку ей готовят горькую».

– Что ты несешь, старый, просто слада никакого нет. Что ты девку-то тревожишь? Вот ведь леший, право слово. Не смущай Дарью, не пущу ее за Ивана, вот мое слово материнское.  Не пара они.

Дарьюшка, хлопотавшая у кадки с тестом, тайком утирала выступившие слезы.

 

«Видишь, Матренушка, совсем без тебя порядка не стало. И в былые времена родители без совета не венчали, а тут насильно девку сватают. Да за кого? За Кузьку непутевого.  Хозяйство у них, конечно, справное, да только сам-то этот Кузька – пропащий парень, в трактире больше времени проводит, чем за работой. Помяни мое слово, наплачется дитятко наше. Слепое сердце у нашей Аксиньи. Слепое и до денег жадное. Вон и Ваську из родного дома, от молодой жены на заработки отправили. Где теперь сыночек наш младшенький? Обещал до праздника воротиться».

 

Аксинья, между тем, заходилась в крике. Никола, виновато шмыгнув носом, отправился во двор. Тихая Лизавета, наскоро одевшись, пошла за водой. Только Дарьюшка все месила и месила рождественское тесто, обильно поливая его слезами.

 

 Аким все хлопотал, все теребил полуживое тело жены, обтирал, давал пить из ложечки. И говорил, говорил… Лишь временами, будто очнувшись, смотрел долгим взглядом на образа, шепча молитву.

 

К вечеру собрался в соседнюю деревню на праздничную службу.

– Отец, так я запрягаю, вместе поедем.

– Нет, сын, я пешком.

– Так три версты, а ты уже не молод!

– К Богу дорога долгой не бывает. Езжайте, я дойду.

– Батька, мороз, аж дух стынет.

– Ничего, дойду потихоньку.

 

Перед уходом подозвал Даренку, что-то пошептал ей на ухо, подхватил узелок и отправился узкими скрипучими тропками. Старик часто останавливался, успокоить дыхание, посмотреть на темнеющее небо, перекрестить лоб и прошептать еле слышно: «Прости, Господи».

 

У околицы соседнего села остановился, тяжело осел в сугроб и поднял голову. Прямо над ним сверкала огромная Рождественская звезда.

«Господи, – взмолился старик, – сегодня волшебная ночь, ночь, когда небеса отверзаются, чтобы слышать нас, грешных. Об одном лишь прошу, продли век моей Матренушке, нет жизни мне без нее! Рушится дом, темнота приходит. Дай сил моей любушке, дай сил наладить, на добро наставить. Совсем худо стало в доме».

 

Замолчал Аким, будто собираясь с духом, а потом произнес:

“Рождество Твое, Христе Боже наш, возсия мирови свет разума, в нем бо звездам служащии звездою учахуся Тебе кланятися, Солнцу правды, и Тебе ведети с высоты Востока. Господи, слава Тебе!”

 

 

Старик долго творил свою молитву, не сводя глаз со звезды. Холодное мерцание успокаивало, вселяло надежду.

 

После службы старика до дома подвезли соседи, Никола вместе с Аксиньей отправились  праздновать к куме, подружке снохи, матери «непутевого Кузьки».

 

В сенях деда встретила Даренка, оставшаяся с больной бабкой.

 

– Деда, деда, бабуля проснулась. Кутьи поела, взвару выпила.

 

Матрена сидела на печи.

– Вот и ладненько, вот и хорошо, – заплакал Аким, – знать не такой я грешник, услышал Господь молитву мою.

– Дедушка, неужели сбылось?

– Конечно. Всего две ноченьки в году, когда открываются Врата Небесные, под Рождество и Новый год. Только просить надо о том, что очень важно, о том, что просит твое сердечко.

 

Никола с Аксиньей вернулись на следующий день, тихие, смурные.

– Говори своему Ваньке, пусть сватов засылает, не быть Кузьке моим зятем.

– Ты, тятенька, Аксинью не трожь, поругалась она с кумой.

«Сбывается…» – пропела Даренка деду.

4.2 5 голоса
Рейтинг статьи
Подписаться
Уведомить о
guest
0 комментариев
Межтекстовые Отзывы
Посмотреть все комментарии
0
Оставьте комментарий! Напишите, что думаете по поводу статьи.x