Морок (фрагмент)

. Помню, что полез в это дупло. Еще припевал что-то вроде: «Помогай же, Керемять, мне статейку написать».

Женщины

©

Засуха

Невиданная засуха жгла посевы. Пожелтевшие поля издали напоминали пустыню, жаркий сухой ветер прибивал к земле чахлые ростки.  Сельчанки сутками просили небо о дожде. Днем ходили на родник, брали с собой иконы, хлеб, соль. Всю дорогу читали молитвы. А ночью пожилые женщины отправлялись на кладбище к могиле известного знахаря. Ловили лягушку, привязывали ее на кол в поле, в полночь купали в пруду петуха, снимали ворота и топили в речке. Но тучи будто забыли путь к небу над мордовским поселением.

 Старый Каритон, велень-атятня (мирской старшина) села Одуляй собрался к прятву (старший на молитве, голова, не являлся жрецом), просить устроить общий молян о дожде. Уж и сговор с другими старейшинами о том был. Намедни приходил посланник с Потьмы, говорил, что старики просят его идти к Миколю с восходом солнца.  Да и сам Каритон понимал, что без хорошей жертвы дождя не вымолить, больно близко подпустили люди к себе слуг Шайтановых. 

Рассказывали былые, что первые люди, которых Чам-Пас (главный Бог у мордвы) создал, жили в довольстве, ни в чем нужды не знали. Послал Чам-Пас для управления людьми своего сына Нишки-Паса. Он помогал им во всем – заболеет ли кто, сразу вылечит, дождя ли надо, ведра – попросят люди, Нишки-Пас все исполнит. Да только не по сердцу это Шайтану, стал он народ мутить, научил растить хмель, научил пить вино, да чинить ссоры и обиды промеж собой. Дальше – пуще. Стал подговаривать людей, мол, зачем вам Нишки-Пас, не сын он Божий вовсе, а просто старшим хочет быть  среди вас, не дает вам разгуляться и жить в веселии, гоните его от себя. А уж люди тогда совсем от разгула разум потеряли. Схватили они Нишки-Паса, да стали мучить, пока не убили. А как умер Нишки-Пас, там стало понятно, что сын он Чам-Паса, потому как мертвый поднялся, да вознесся на небо. А напоследок сказал, что без него совсем по-другому люди жить станут. И то правда, всемеро меньше земля родить стала, голод, мор, болезни губят род человеческий. Об этом думал старый Каритон, стоящий во дворе прятвы Миколя с другими стариками.

Назначил Миколь день, сговорились о припасах, выбрали возятю (верховный жрец моленья) и помощников его, что пойдут по деревням собирать муку да мед. Раздал прятва священные кадки и жертвенные ножи. Готовится люд к моленью.

Сборы

 И в Одуляе женщинам хлопот прибавилось. В такие дни, мужики в избах только мешали, нельзя им на приготовления смотреть, вот и гнали их вон, на поля. А сами же хозяйки шили мешки холщовые на длинной тесьме, в них будут муку сыпать, бочки с медом класть, бурачки с маслом, да денег немного. В назначенный день в домах остались только бабы. Мужики, кто не в поле, в хлевах вместе с сынками спрятались. А хозяйки накрыли столы чистым рядном, поставили на них мешки со сборами, да оголили себя до пояса. Лишь девицы одетыми остались. Подъехали сборщики к околице, а уж девочки  побежали оповещать. Ждут бабоньки сборщиков, спинами к входу стали, чтобы не видеть помощников жрецов.  А назначенные пошли по домам с молитвой и жертвенным ножом. Покалывали ворота и двери и приговаривали: «Чам-Пас, Нишки-Пас, Свет-Верешки-Пас, Анге-Патяй-Пас, Матушка Пресвятая Богородица, помилуй Васяй (имя хозяина), помилуй Машкась (имя хозяйки)». Старшая женщина взяла приготовленный мешочек, закинула  за спину и попятилась к двери. Сборщик с молитвой поколол  ножом и обрезал тесемки, подставляя священную кадку. 

Сборы окончены, меды наварены, бычок и овца одношерстные куплены, пора и мольбище готовить. У священного дерева расставили бочки с медом, расстелили на земле рядно,  снедью уставили. Пироги да яичницы по деревьям развесили. Возятю в кроне спрятали.  Много людей собралось на моленье, встали сообразно обычаю, мужики и бабы врозь. Переговариваются тихо, да все невеселыми разговоры выходят. Леса жалуется Оксе, что подросла у нее Маре, красавица, глаз не отвести, ноги толсты как бревна. Вон и парни заглядываются, а свадьбу играть не получится. Если сушь и дальше продлится, то не до свадеб в голод-то. Чует сердце материнское, что сговорилась девица с Тимо, и всем бы зять хорош, да только не ко времени засуха. И заприметила Леса, что поступь ее Маре уже не по-девичьи тяжела. Тревожно матери, лишний рот сейчас обуза. 

А между тем животных уже разделали, разожгли священный огонь, ждут призыва жреца. «Сакмеде! (молчите)», – раздалось из кроны.

Моленье

Собравшиеся и без того говорили тихо, а тут совсем примолкли, шапки долой, и возятя начал: «Пуре пре за марта, пайгуре за марта, андря за марта, шепете за марта, великое за марта, пащин коди» (Чам-Пас, помилуй нас; Волцы-Пас, Назаром-Пас, помилуй нас; Нишки-Пас, Свет-Верешки-Велен-Пас, сохрани нас; Анге-Патяй-Пас, матушка Пресвятая Богородица, умоли за нас!). Читал возятя, а собравшиеся вторили и кланялись. Час кланялись, а усталости не чуяли, лишь бы Чам-Пас явил свою милость.

Моление

Наконец, жрец решил, что поклонов достаточно и начал вторую часть молитвы, коленопреклоненную. Старому Каритону очень трудно на колени становиться, но роптать не смеет, по грехам и жертва. Бил поклоны, а сам о вероломстве Шайтана думал. Не соблазни он людей жаждой власти, не лиши мудрости Нишки-Паса, разве бы было столько бед у народа? Не родит иссохшая земля, нечем крестьянину детишек кормить, выкуп платить.  Много дум в голове велень-атятни, и молитвой не изгнать.  Слухи донесли, будто в соседнем уезде после моленья исправник пожаловал, да всех в острог упек. Тревожно на душе старого Каритона, как бы не проговорились сельчане, беду не накликали.

А между тем возятя собрал в священный ковш хлеба и мяса и вознес главную молитву, обращаясь к небу:  «Чам-Пас, гляди, бери! Назаром-Пас, гляди, бери!». Потом подошел к огню и вылил содержимое ковша. И в этот миг что-то произошло со священным деревом, могучий ствол зашатался, зашуршал, и из огромного дупла выкатился человек странного вида…

Кереметь

Меня обступила толпа ряженых. Женщины в каких-то странных национальных платьях, мужчины в рубахах и причудливых штанах. Этнографическое сборище, сейчас это модно, новый тренд. Меня всегда смущала тяга к маскараду, можно подумать,  воссозданный обряд что-то изменит в нашем восприятии сегодня. Снимут костюмы, дойдут до своих авто, хитро припаркованных, чтобы иллюзию прошлого не нарушать, и опять в погоню за расписанными желаниями, а прошлое останется вот на этой огороженной поляне, со всеми своими играми-плясками. Я, в своих джинсах и футболке, явно нарушил их игру, надо убираться поскорее. Стоп. А как я вообще здесь оказался? Последнее, что помню, как полез в дупло старого дуба. И где Кирюха? Что за…

«Нишки-Пас, Нишки-Пас», – закричала толпа. Возятя бросил ковш и полез на священное дерево, ища укрытия в кроне. Бабы, девки, мужики сбились в кучку, у самой загороди, не решаясь подойти к пришельцу. Лишь старый Миколь не испугался – подобрал ковш, оброненный возятей, подступился к незнакомцу, щуря свои старые глаза в обрамленье глубоких морщин, зачем-то потрогал футболку юноши и с трудом опустился на колени.  Вслед за ним и все собравшиеся опустились на землю. «Пуре пре за марта, пайгуре за марта, андря за марта, шепете за марта, великое за марта, пащин коди», – раздавалось со всех сторон.

Что за ерунда? Старик этот, пробовал поднять, но он еще сильнее о землю бьется. Надо выбираться отсюда, похоже, это какая-то секта. Но как я сюда попал? И тарабанят что-то не по-русски. У кого спрашивать, у этих фанатиков? И где уже Кирюха, неужели пиво цедит? Так, стоп. Помню, что полез в это дупло. Еще припевал что-то вроде: «Помогай же, Керемять, мне статейку написать».  Что за Керемять? Помню, что уговорил Кирюху ехать со мной к этому проклятому капищу, мордовскому моленю. Шеф-редактор где-то услышал, что в нашей области какие-то фанатики старины откопали это самое место. Поговаривали, что на всю страну подобных мест сохранилось что-то около пяти, и это, мол, самое целое.  Тащиться за триста километров, чтобы нащелкать какие-то развалины, убить на это собственный выходной, желающих не наблюдалось, но сумма гонорара внесла заметные коррективы в мотивацию. Помню, что шеф снисходительно, как только он умеет, направил свой пальчик на меня. «Савельев, деньги такие за бла-бла не платят, – добавил многозначительно, – я там материал подобрал, зайди на флэшку скинь. Мне нужна не просто статья, а статья с полным погружением. Знаешь же, как сейчас актуальны все эти национальные веяния. И заказ поступил оттуда», – указующий перст переметнулся в направлении потолка. Тоже мне, секрет Полишинеля, можно подумать, что в редакции есть люди, свято верящие в исторический интерес регионального руководства. Перед федералами выслужиться надо, чтобы ручейки финансирования в бурные потоки превратить, вот и лезут из кожи вон, цепляются за новые веяния. И ведь заведомо абсурдные идеи, но, похоже, важен не результат, а процесс.

Помню, что листал сброшенные шефом документы, рылся в Сети, выцепил откуда-то этого Керемятю и отправился уговаривать Кирюху. Занятие трудное,  с тех пор, как в его квартире на правах гражданской супруги поселилась вечно недовольная Алиска, он стал вести жизнь затворника. Я собирался ломать привычный субботний уклад – супермаркет и вечер у монитора.  Похоже, семейная жизнь порядком надоела приятелю, после второй кружки пива Кирюха, наконец, обрел нужную смелость и согласился убить субботний день на небольшую поездку за эксклюзивными фото. Я до последнего сомневался, что он сдержит слово, но ровно в шесть утра, опухший и слегка лохматый,  поджидал меня у подъезда. Ехать решили на моей машине.

Ряженые

Молящиеся застыли, разглядывая незнакомца. Лицо чистое, но не юнец, брюки узкие, будто подштанники, что мастерит Окся, известная на всю округу неумеха, а рубаха – не рубаха вовсе – ни рукавов, ни пояса, зато разукрашена словно простовик, картинка, что носят по селам бродячие торговцы.  Лицо испуганное, по сторонам озирается,  лоб не крестит. Первым пришел в себя старый Каритон, тяжело поднялся с колен и подошел к мужчине. Прищуриваясь, долго вглядывался в незнакомое лицо, щупал одежду, а потом, вдруг, упал перед странником на колени и прокричал: «Нишки-Пас! Нишки-Пас! Нишки-Пас! Хвала тебе, Чам-Пас, спасение нам прислал!»

И Каритону вторил многоголосый хор: «Нишки-Пас! Спасение!»

«Ряженые, ненормальные из какой-то тусовки исторической реконструкции», – пронеслось в голове.

Толпа молящихся обступила странного гостя. Множество рук робко тянулось к незнакомой одежде, трогая, перетирая натруженными, огрубевшими пальцами тонкий трикотаж футболки.

«Секта! Вот это влип! Верняк, закрытая секта, так не сыграешь», – я нерешительно отступал к злополучному дереву. Неожиданно  в мою спину уперлось что-то твердое. Обернулся и увидел  странного вида мужика, держащего внушительную дубину в одной руке. Вторую он поднял, будто для приветствия. «Сакмеде!» – прокричал зычно этот ненормальный, и толпа разом стихла.

«Не сын-то Божий, слепцы безумные, сам Шайтан вероломный пожаловал – в соблазн нас ввергнуть, святое моление прервать», – глаза жреца метали молнии.

«Чур, помилуй Бог, чур, помилуй Бог», – зашептали со всех сторон.

Наконец-то отпустили, надо бежать. Но вот досада  – шнурки кроссовок, развязанные кем-то из любопытных, запутались в траве.

Преследователи сомкнулись в плотный круг.

«Надо же, а лапти-то совсем другой формы – трапецией, не такие как в музее краеведения», – залетела в голову шальная мысль.

«На могилу Молчана его, пусть старый знахарь судит», – возятя, пользуясь властью на моленье, повел толпу на старое кладбище.

Меня вели под руки, я то и дело спотыкался, мешали злополучные шнурки. На узких лесных тропках – вдвоём не разойтись. Меня связали поясом, так и вели, будто быка на веревочке. В улесье повод ослабили, но держались рядом.  Над полями пыль рыжим туманом – не дохнуть,  ветер чахлые стебельки к иссушенной земле гнет. Как сровнялись с наделами, крестьянки молитву затянули.

«Отче наш», – как спасение. Рванул стянутые запястья, – «освободите, дайте хоть лоб перекрестить». И откуда решимость взялась? Процессия остановилась, возятя подошел совсем близко, долго всматривался в прищуренные от дорожной пыли глаза, но рукой махнул, разрешил.  Я перекрестился и затянул громко, перекрикивая шепот толпы и плач ветра: «Отче наш, Иже еси на небесех!»

Дождь

Крестьяне робко, растерянно вторили. Среди толпы все чаше слышалось недоуменное: «Нишки – Пас, врет возятя». Возятя и сам растерялся, как может слуга шайтана молитвы петь, да еще так ладно? Отстал, плетется в хвосте, к старейшинам прибивается. Каритон, знай себе, в бороду посмеивается, да молитву творит. Так и дошли до пролеска, в котором кладбище.  А ветер все сильнее, деревья до самой земли клонит, ветви стелет, листья рвет. Гулко, страшно, а впереди – кресты частоколом, огромные камни на могилах.  Николай пригляделся, на каждом будто метка какая высечена.

– Что это? – любопытство прогнало страх.

– Тешкс, вроде печати семейной, – молодой парень, который держался вблизи, оказался словоохотливым.

Крестики, волны, закорючки, ромбы, черточки, – я так увлекся разглядыванием знаков, что не заметил, как процессия встала у могилы, стоящей особняком.  Оглянулись, а возяти и след простыл. Старый Каритон шагнул к большому камню, стал на колени и долго тихо молился. Крестьяне притихли, ждали ответа старого Молчана, лежащего под этим камнем второй десяток лет. Не сразу заметили, что на кладбище темно как после заката, что ветер все сильнее и сильнее гудел в высоких кронах. В тот миг, когда старейшина, наконец, поднялся с колен, разразился страшный гром и на головы селян полились желанные потоки.

Что этим фанатикам от меня надо? Дождю как дети обрадовались, смеялись, прыгали, в ладоши хлопали, меня теребили, что-то кричали на непонятном языке. И не сбежишь, дуболомы молодые плотным кольцом сомкнулись, тоже мне личная охрана. Господи, куда я попал? Нет, это не ряженые, это секта. Конечно, и ряженые могут налепить декораций, но чтобы так натуралистично – кладбище, теперь вот деревня, такая странная деревня.

Старинные дома

Несколько узких кривых улиц, изрезанных проулками. Дома сплошь деревянные, темные, неприветливые, пристроенные к улице без всякого порядка – боком, задней стенкой без окон, крытые соломой, тесом, выглядывали из  глухих заборов. Разъезженную дорогу ливень превратил в месиво. Подошва из мягкой глины пополам с навозом налипла на кроссовки. Я постоянно скатывался в колею. Колея. Что-то было не так с этой колеей – узкие глубокие борозды не похожи на след широких шин. Неужели телеги?  Где я? Поселение сектантов или колония дауншифтеров с  душком этноколорита? Хотя я и разницы особой не вижу. Где цивилизация, где электрические столбы, провода?

Морок

5 1 голос
Рейтинг статьи
Подписаться
Уведомить о
guest
0 комментариев
Межтекстовые Отзывы
Посмотреть все комментарии
0
Оставьте комментарий! Напишите, что думаете по поводу статьи.x